Верст сотни на три одинокий, Готовясь в дебрях потонуть, Бежит на север неширокий, Почти всегда пустынный путь.
Порою, по часам по целым, Никто не едет, не идет; Трава под семенем созрелым Между колей его растет.
Унылый край в молчаньи тонет… И, в звуках медленных, без слов, Одна лишь проволока стонет С пронумерованных столбов…
Во имя чьих, каких желаний Ты здесь, металл, заговорил? Как непрерывный ряд стенаний, Твой звук задумчив и уныл!
Каким пророчествам тут сбыться, Когда, решившись заглянуть, Жизнь стонет раньше, чем родится, И стоном пролагает путь?!
ЦИНГА
Когда от хлябей и болот И от гнилых торфяников Тлетворный дух в ночи идет В молочных обликах паров,
И ищет в избы он пути, Где человек и желт, и худ, Где сытых вовсе не найти, Где вечно впроголодь живут, —
Спешите мимо поскорей, Идите дальше стороной И прячьте маленьких детей: Цинга гуляет над землей!
«Ах, мама! Глянь-ка из окна… Там кто-то есть, наверно есть! Вон голова его видна, Он ищет щелку, чтоб пролезть!
Какой он белый и слепой!.. Он шарит пальцами в стене… Он копошится за стеной… Ах, не пускай его ко мне!..»
Дитя горит… И сух язык… Нет больше силы кликнуть мать… Безмолвный гость к нему приник, Припал! дает собой дышать!
Как будто ластится к нему, Гнетет дитя, раскрыл всего, И, выдыхая гниль и тьму, Себя он греет об него…
Так, говорят, их много мрет В лачугах, маленьких детей, — Там, где живут среди болот, У корелы и лопарей!
НА ВОЛЖСКОЙ ВАТАГЕ
Это на Волге, на матушке, было! Солнце за степью в песках заходило. Я перебрался в лодчонке к рыбацкой ватаге, С ромом во фляге, — Думал я, может, придется поднесть Выпить в мою или в ихнюю честь!
Белая отмель верст на пять бежала. Тут-то в рогожных заслонах ватага стояла. Сети длиной чуть не в версту на древках торчали, Резко чернея на белом песке, просыхали… Домик с оконцем стоял переносный; Края далекого сосны, Из Ярославля, знать, срубом служили, Смолы сочили… Вижу: хозяин стоит; он сказал: «Ваше степенство, должно быть, случайно попал? Чай, к пароходу, поди, опоздали, Заночевали?» Также сказал, что улов их недурен И что, хоть месяц был бурен, Все же у них Рыбин больших Много в садке шевелится! Может, хочу убедиться?
В ближнем яру там садок пребольшущий стоял. Был поделен он на. клети; я шесть насчитал; Где по длине их, а где поперек Сходни лежали из тонких досок. Каждая клеть была рыбой полна… Шумно играла в них рыбья волна! Стукался толстый лосось, и юлила стерлядка; В звучно плескавшей воде, посреди беспорядка, Чопорно, в белых тесьмах, проходила севрюга; «Есть, — говорил мне хозяин, — у нас и белуга!» Сунул он жердь и по дну поводил, Поднял белугу! Нас дождь окатил, Чуть показалась она… Мощным плесом хлестнула, Точно дельфин кувырнулась и ко дну юркнула…
Ночь налегла той порой… Очередной Сети закидывал; прочие кучей сидели; Два котелка на треногах кипели; Яркий огонь по синеющей ночи пылал, Искры метал…
Разные, пестрые люди в той куче столпились… Были такие, что ближе к огню протеснились; Были такие, что в мрак уходили, — Точно они свои лица таили! «Что его, — думали, — к нам сюда носит? Ежели вдруг да про пашпорты спросит? Правда, далеки пески! Не впервой уходить! Дернула, видно, нелегкая нас посетить!..»
Фляга с ямайским осталася полной при мне: И повернуть-то ее не— пришлось на ремне! Даже и к слову прийти не пришлось никому; Был я не по сердцу волжской ватаге, — видать по всему! — Выходцем мира иного, Мало сказать, что чужого…
Только отъехавши с версту от стана, Лодкой спугнув по пути пеликана, Он на волнах уносившейся Волги дремал, — Что пеликаны на Волге бывают, того я не знал, — Издали песню я вдруг услыхал хоровую… В звездную ночь, в голубую, Цельною шла, не куплет за куплетом, — Тьму рассекала ночную высоким фальцетом И, широко размахнув для полета великого крылья, Вдруг ни на чем обрывалась с бессилья…
Чудная ночь эту песнь подхватила И в отголосках без счета в безбрежную даль проводила…
НА ВОЛГЕ
Одним из тех великих чудодействий, Которыми ты, родина, полна, В степях песчаных и солончаковых Струится Волги мутная волна… С запасом жизни, взятым на дорогу Из недр глубоких северных болот, По странам жгучим засухи и зноя Она в себе громады сил несет! От дебрей муромских и от скитов раскола, Пройдя вдоль стен святых монастырей, Она подходит к капищам, к хурулам Другого бога и других людей. Здесь, вдоль песков, окраиной пустыни, Совсем в виду кочевий калмыков, Перед лицом блуждающих киргизов, Питомцев степи и ее ветров, —
Для полноты и резкости сравненья С младенчеством культуры бытовой, — Стучат машины высшего давленья, На пароходах с топкой нефтяной, С роскошных палуб, из кают богатых